Санкт-Петербургское Небо

полночь. и свет выключается во всех закоулках забытого богом театра;
актёры пустые: кто-то снова ступИл на грабли, а кто-то валяется под наркозом
а мы, оставшиеся в живых, вместе готовим не завтраки, а свежеварЁное завтра,
пока я на тёрке оттачиваю начисто рифму, ты качественно путаешь дозы,
наливаешь сто пядьтесят и, щурясь, закусываешь моей к тебе прозой;

из чайника выкипела вся вода, из зимы выветрился весь плавленый снег,
тут так холодно, тут сломаны все батареи и даже луна как сыр.
то, что может произойти назавтра, не виделось даже во сне,
только глаза голубые без устали шепчут: кажется, будет сын...
а потом одеялом доверху укрывают и молча: ну что ты, спи.

я выбрасываю игральные кости, на них почему-то пусто/пусто, как в домино,
на каждой ладони - по карте жизни, будто пропуск на Страшный Суд;
каждый, кто задолжал любимому хотя бы одну секунду, молча летит на дно
ты же помнишь: за утерянные чувства гардеробы ответственности не несут.

лирика

ночь под васильева; утро в соленых подушках
когда голоса в голове кричат -
закрыть бы глаза и не слушать
день под земфиру, мимо
катается ветер,
бывает, закуришь, а тебя никто
не заметит;
ты не в примете, рядом
катается солнце в твоих волосах;
бывает - плюс двадцать, а мы возьмем
и замерзнем,
возьмем да и вытечем через полупрозрачный песок
кажется держишься прочно, а оказывается
на волосок
и вдруг остается самый последний бросок,
а через ртутные стенки течет трехсотвольтовый
ток
и вроде бы надо искать свой исток, но
карманы пусты,
только смятый листок да
скомканное "пока";

ночь под соленое сбивает наверняка.

ломаности

высыхают стенки слизистой оболочки, обволакивающей ту пустоту,
от которой хотелось кричать сероглазым волком, серовласой мышью пищать
тут за каждым моим поворотом стоит кто-нибудь на посту
стоит кто-нибудь, жутко прелестный, и хочется взвыть, ну а он приказал молчать;
а что нам до приказаний, приказов или что еще лучше - приказ,
я написала вчера себе правила и спокойненько так сама...
в моем глухеньком детстве богами был буратино и злорадный маркиз карабас
а сейчас от иллюзий мутных остается одна труха;
рифмы изламываются непрочно, выкручиваются поперек
страницы и преграждают дорогу пухленьким буковкам почерка твоего
каждого, кто хоть как-то ошибся в жизни теперь величают "пророк!"
каждого, кто хоть как-то сломан награждают альтер-эгО
я сижу так тихонько в картонной коробочке, восемнадцатилетняя и худа
и читаю чьи-то совсем непроветренные стишочки,
а в этой квартире пылится не только обувь, но и вся скупая еда,
даже тут, эта сука - жизнь частенько с пятки и да по почкам
а я наливаю чай
все так же ломаю строчки
и пишу тебе "не скучай"
и от нервов дергаю себя за мочки.

между болью и солью застряла еще одна буква, так и виснет, молча, на волоске. в нашей комнате от каждого пряного недозвука застывает время в песке. мне снова снится, как будто ветер срывает слезинки неба, кидает в рот, господи, от какого же жаркого бреда ты меня уберег.
я помню, как обещала небу стать лучше - в очередной раз сердце ёкает и движется в своей клетке по часовой

а твои часовые говорят мне сидеть и ждать, но сколько же, сколько, сколько
это же не-вы-но-си-мо ждать тебя, когда хочется
разорвать твои лёгкие поцелуями через кожу

я купаю свою любовь к тебе в кипящей хлорке, подожди меня, пожалуйста, не покрывайся коркой, от времени, я же тоже бежала, тоже, не оглядываясь назад
к тебе,
но лучше бы оглянулась:
я бы увидела, как ты растворяешься в темноте
(улыбнулась)

воскресай во мне свечками, пламенем, воском, по воскресениям и выходным, где хотя бы, согнувшись под мертвенной хваткой конвоя выплакала тебя моим. моим до скрежета сахара на зубах, который не растворился бы в чае. моим до заполнения твоим запахом комнаты, в которой опять кончаю в самый жар полнолуния не раскрывая окно, воскресай во мне - пустотой, после того, как мой палец взберётся сам на курок

ты да я да мы

и вот он приходит, рубашка под горлышко, цветочек в зубах
с лопатой в руке и пытается докопаться: что тут не так?
и донимает вопросами, и говорит мол, если болит, ты просто скажи
а я говорить unable, выхаживаю углы и бычками меряю этажи.

и тут он заваривает мне чай, обнимает, просит простить
и выдумывает три биллиона глупых причин, лишь бы за что;
а истина: она-то не в этом,она-то в вине, во мне, да уходит под дно
под самую корку; истина - это кораблик, и мне его на воду не пустить

у меня сейчас минус двадцать под крышей - этакая вечная мерзлота
и выросла как-то резко сила давления стен на слабенькую меня

слабую - потому что даю слабинку раз двадцать в день ему (говорю люблю)
и пишу "примечание автора: как нас не умножай, мы всё равно
не равны нулю"