Саша Птица.

Рыжая девочка Энн

Рыжая девочка Энн в обнимку с гитарой сидит на крыше:
Курит, изредка кормит с руки всех пернатых хиппи,
И улыбается небу и силам Высшим
Рыжая девочка Энн.

А из окна соседнего дома выглядывает Дама Пик –
Она же миссис Бэрроуз. У нее есть рыжий пушистый кот,
А еще ей жутко не нравится, как поет
Рыжая девочка Энн.

Вот уже два ночи, но Энни играет громче:
Блюз ли, джаз ли, рок ли – да так,
Что злобный мистер Роберто Фэннинг
Вышел узнать, в чем тут дело и что это.
-Сегодня после полуночи стреляют собак.

Молча курили. Ждали рассвета.

Капель

по израненным снегом крышам гуляет ветер.
что-то изменилось, свет ослепляет душу.
я учил философию все это время, чтобы понять, что дети
все знают лучше.
концептуальное красное яблоко, пачка marlboro на столе.
и не нужно лирических отступлений, как оказалось,
чтобы понять, что самое главное уже есть во мне,
есть во мне, а не в прежде близком,
какая жалость.
чайки сегодня летают низко,
корми их хлебом.
напои водой бумажные корабли.
утром ты проснешься, увидишь небо
так бли…
томик Бродского – вспомнить, перечитать
и пометить желтым маркером то, что важно.
быть свободным – это ли не мечта?
не мечта.
мечта –
быть свободным рядом с тобой, не с каждым.
кто-то по-прежнему читает Экзюпери,
кто-то старается больше не приручать,
кто-то пьет виски – он проиграл пари;
кто-то послал работу и сгоряча
всех своих близких; выиграл главный приз
за поедание бургеров в этот час.
кто-то решил не срываться вниз
и прижался соленой щекой к земле.
эта зима закончилась, эй, очнись.
ты уцелел.

Let it be

спой мне. и мы поболтаем о личном
в лучших традициях Дэвида Линча
ты будешь любить свои пои и палмы
я – кутаться в ночь, запинаясь о шпалы
задаваясь одним: кто убил Лору Палмер?

и курить.

hey,
засадим цветами Mulholland и Drive?
мы пока не решили, кто death, а кто life,
переносица чутче, чем небо вполмесяца
это опиум, детка. не лучше ль повеситься?

было бы…проще! люби свои палмы.
в лучших традициях Лоры Палмер
целую ее. не тебя
уходя – уходи
ты кофейный маньяк
я кофейный маньяк,
huh.
let it be.

Склеивая губами

Слова, как клубника в сахаре –
Приторно, но приходиться есть,
Пока не начнет мутить.
Здесь
Километры стужи
И лужи покрылись инеем –
Или, как ее там… Корочкой льда.
Если мерзнет даже вода
И глаза становятся синими,
Как джинса…
Комси-комса.
Жуй небеса,
Запивая солнцем с утренних крыш.
Не огорчай меня,
Не говори, что ты спишь.
Твои ключицы
Острее, чем спицы,
И ранят губы, когда
Я их целую:
Больнее, когда –не
Сложнее, когда –не я
Мы пьем какао из битой чашки,
Склеивая ее губами,
А после полудня
Собираем ромашки,
Пыльные свитера,
И отправляемся жить на маяк.

ничего личного

осень апельсинова и нелогична –
с ног сбивает или уносит в небо.
- я люблю тебя. а так – ничего личного.
абонент временно недоступен, у абонента нервы,
обернешься – столько в глазах тоски
цвета стодолларовых бумажек.
мегаполис болеет, чихает белой пушистой сажей,
и кто-то из незнакомцев внезапно скажет:
- знакомься, это я, а вот это ты.
мы учимся разговаривать на исконно птичьем:
мне бы прижать тебя к себе, ты так дрожишь, но страшно
под порывами ветра на самой высокой башне
болтать о личном.
и кажется, что вы полвека знакомы с этим прохожим,
что вместе играли в шахматы и давно на «ты»,
но он проходит мимо, кутаясь. все проходит – и это тоже.
мегаполис внезапно делается пристыженным и пустым.

Уходи

уходи, пока тебя не изранил дождь,
пока голос внутри ракушки не стал синонимом злого ветра.
унимай эту дрожь. потеряешь – найдешь.
и сожги письмо, пока не пришло ответа.
all you need is love, love is all you need.
уходи, пока еще возможно вылечить то, что у тебя болит.
и читай про половодье, голод и даже спид,
что угодно читай, но не вспоминай, ради Бога, как он спит,
как ресницы его во сне дрожат и как ты дрожишь.
сколько ни беги – от мыслей не убежишь.
кто-то у тебя под ребрами по рукоять,
он читает газеты внутри тебя, мешает и есть, и спать;
вечером готовит кофе и несет в пустую свою кровать.
с ним внутри тебе теперь жить или выживать.
жаль, не помогут ни кресты, ни святая вода, ни серебро насквозь.
так признайся же, что до сих пор он – самый желанный гость,
это ты его вбила в себя, он пророс, как гвоздь.
с ним нет жизни и без него не жизнь –
все в чернильных пятнах и мутных лужах.
ты сама не заметила, как записалась в его пажи.
а теперь расскажи, как он все еще бессовестно очень нужен
и как ты захлебываешься в этой лжи.

Есть

есть трубочка в коробке из-под сока,
дверной проем и фиолетовый цвет окон,
веснушки, небо, сонные аллеи –
прохладный дождь (но это очень греет);
есть лилии и кот в окне напротив
и пожелания любви на обороте
книг,
и даже самолетик
(обыкновенный белый самолетик).

есть битлз и клубничные поля (форева),
и граффити на доме (тот, что слева),
есть дни, насквозь пропитанные светом
и лето, лето, лето, лето, лето...
есть шоколад и в кружке черный чай.

но нет того, с кем нравится молчать.

Матом

-отчего ты молчишь,
словно горло стянуло канатом?
как дела?
скоро первые снегири...

-о любви пока получается только матом.
а я матом предпочитаю не говорить.

Чтобы разбиться

S. V.

Зачем мне небо, если в твоих ладонях спят удивительные птицы?
Зачем слова, идущие горлом, если ты ждешь тишины?
На моих злых губах соленый привкус войны,
Суть не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы вместе разбиться.

Если холодные запястья скрывают теплый пульс, так и знай,
Все так, как нужно, too fast to live, too young to die
У меня хроническая бессонница во дворцах, где нам никогда не петь,
Взрослые дети не играют со спичками – они играют в смерть

Или в жизнь, если смерть им кажется слишком длинной –
Мы коронованы переулками, моя героиновая Мальвина,
И кольцами дыма, целующего ресницы.
В твоих ледяных ладонях спят удивительные птицы…
Я сгорю до темноты,
Чтобы
Утром
Тебе
Присниться.

Просьба

ты врываешься в душу мою, как копы в боевиках, со словами: «чисто»,
позабыв про опасность того, что стучит под кожей –
механизм этот удивителен и неприлично сложен.
я молюсь за нас и за всех прохожих.
самое время открыть бутылку чужого «crystal» -
после тебя я холоден и обезвожен.
здравствуй, мама, контрольный в голову вышел ложным.
здравствуй, мама, больше не будет дурных известий.
просто чувства рвутся осколками от снарядов.
просто плавится на груди подаренный папой крестик.
просто уже совсем ничего не надо.
и, увы, здесь бессильны таблетки и «Отче, Боже».
облака танцуют в небе; как маленькие аутисты,
смотрят сверху угрюмо: «все бесполезно. лови такси и
сматывайся, сматывайся, пока не поздно –
убивать себя тебя не просили».
только ты стоишь и, вытянув шею, глядишь на звезды:
небо только в войну бывает таким беспощадно чистым.
я тут вспомнил, что, если ты смотришь в Бездну,
то однажды Бездна посмотрит в твои глаза.
и поэтому лучше смотреть под ноги.
у меня к тебе одна только просьба, мне рассказать?
ведь никто не вечен – ни супермены, ни супербоги.
значит, я тоже услышу самый последний выстрел.
счастье мое, если это я от тебя умру в эпилоге…
вот моя просьба: пусть это будет быстро.

Карантин

здесь так холодно, кутаешься в пальто.
мысли скомканы и все так же дышат на ладан.
я привык рисковать – и поэтому ставлю на сто.
вечер пахнет черешней, испорченным шоколадом,
а у нас карантин и поэтому вряд ли кто скажет:
-стой,
без тебя этот город пуст.
совершенно голый. и даже
честность брошенного: «я, наверное, не вернусь»
стала попсой, кривым неудачным шаржем.
так в витринах скучает глянец; идут часы
(механизмы души зависят от смены погоды),
одиночество аллергенно, по коже струится сыпь,
зараженные им так похожи. пройдет как мода.
вот два диска земфиры. лимонная долька саднит во рту.
полдуши как полпачки крекера съешь за вечер,
учись страдать.
так меня давно отпоездили бы поезда
...только им, слава Богу, нечем.

В шесть пятнадцать на улице матерится дождь

в 6:15 на улице матерится дождь.
слишком тесно в куртке (видимо, это крылья).
повар-жизнь достала любимый нож
и теперь у нас с тобой не судьба, а триллер.
ты герой и любишь осенью ровно три
ложки сахара в чашку с твоим какао, но
чаинки-чайки на дне бокала.
жребий брошен, ты проиграл пари.
улыбаешься – солнце крадет глаза
и глядит задумчиво из-под челки.
обязательно нужно что-нибудь рассказать…
расскажу о той самой смешной девчонке,
что упала с велосипеда. а тормоза
не сработали, кажется. ну, как в фильмах.
говорю ерунду, не давая тебе сказать.
я люблю тебя очень, ты знаешь,
сильно.
ты целуешь в макушку: -что же ты, говори.
улыбаешься – солнце смеется тоже.
мы живем с тобой по законам Божьим,
но за грешность точно возьмем гран-при.
на рассветном небе странные корабли.
-не закончись раньше времени, не перегори.
обнимаешь - финита, тебе пора.
-Бог не даст.

мы умеем красиво врать.

Здравствуй, Дебби, поговорим о небе

Здравствуй, Дебби, поговорим о небе.
Я пишу тебе с материка, где его не видно.
Мне немного обидно, я становлюсь ехидной –
Лучше бы согласилась в Сидней,
С музыкантом, воющим: «Love you, baby»*

Крошки печенья каждое воскресенье
Смахивать с постели и пить мартини.
Дебби, счастья не было или его запретили?
Или, может, подвыпивший старый киллер
Промахнулся мимо своей мишени?

У меня полтонны дисков, каждый лицензионный,
Я полмира видела с телеэкрана.
Выживать мне поздно, умирать – пора, но…
Дышу с упорством семи баранов
И надеюсь в небе узреть Мадонну.

Только неба нету. И мрут Джульетты,
Если Альфа-Ромео к ним не приедет утром.
Я чихаю от краски, спеси, их слез и пудры.
В общем, нужно быть достаточно е*анутым,
Чтобы пригласить их вечером на пломбир в брикетах.

Дебби, дни сменяются, как кадры в артхаусной кинопленке,
Где ясно лишь то, что каждый выход – начало конца.
Я в себе зачем-то вырастила новое солнце
И теперь не знаю, куда мне его пристроить.
Все вокруг шепелявят: «Destroy! Destroy it!»*
Только я хожу как мать с пятимесячным ребенком,
От крыльца до крыльца.

несладкий чай

нет пути
назад –
небо растеряло всех птиц своих,
заглядевшись в твои глаза.
город нас обнимает,
город нам никогда не врет,
он поделился маем
на сотни всех зим вперед.
но отчего-то все тонет
в буднях, и чай несладкий.
и не хватает чьих-то ладоней
в варежках или перчатках.

Кому нужны числа?

В отсутствие привыкаешь смотреть или искоса, или свысока.
Да солнце, похоже, и то устало висеть в зените.
Я здесь по-прежнему жду твоего звонка,
Мечтаю уткнуться носом в твой
пахнущий медом
свитер.
Какая там разница, сколько мы проживем?
Кому нужны числа, когда есть ладонь в ладони?
Пошла она нафиг, эта река времен.
Я нас не отдам. Пусть кто-то другой
в ней тонет.
Смотрю, как в парке садятся есть
Забавные дети; как дворник шуршит листвою...
А осень, рыжая, как моя лисья шерсть,
Твердит мне о том, будто нас нет
с тобою.
Намокли усы, замерзает нос... и гуляет ветер.
И сердце грозит замерзнуть, к весне не тая.
Ты, может, и умер, но я навсегда в ответе.
На этой планете
мне так тебя не хватает.

привет, Лондон.
делю тебя на двоих:
для себя, для нее, для…
а впрочем…
молчи.
просто молчи.
я зароюсь носом
без спроса
до ворса
в клубничные ночи
(твои)
кричи.
а там уже
хочешь-
не хочешь
сияй
так дешево
в блюдце –
небо с картофелем фри;
покупаю билеты в рай;
а вечер пахнет кондитерскими
да солью
с неба смеются:
-ah, наивные, боже!
я достаю крылья
с антресолей
-летаете, значит?
ай-яй.
---
я тоже.

в небо курю.
мы встретились
(помнишь?)
прошлой зимой –
ah, мой! –
попахивает, знаешь, корицей
и deja vu
но это неважно
черчу небосвод
билеты в рай раздаю
бросаюсь в объятья
как в бой
горю –
журавлик бумажный
oh, God мой!
-смотрите, парю!
выходит,
чудеса бывают зимой
(которая,
в общем-то,
осень
по календарю)

моя тьма меня не спасет от грусти,
на запястьях разводы
стали чем-то уже
привычным.
это небо к тебе меня никогда
не пустит.
если так, я стану совсем
обычным.
я сниму браслеты, очищу мысли.
перестану думать
о неизбежном.
только даже Бог не в силах
убить привычку
оставаться с тобой
предательски
очень нежным.
только время – самый жестокий
нацист,
не щадящий ни женщин,
ни детей.
и оно уходит.
мы одевались
не по погоде
и простудили души.
вот мой плеер, мой Моррисси.
слушай, слушай.
это только дождь.
и он здесь живет
теперь.